Во имя жизни (Из записок военного врача) - Страница 43

— Не желаете ли пройти посмотреть еще одну палату? — спросил я.

— Простите, — отозвался майор, останавливаясь у рояля, — но я хотел бы еще раз взглянуть на ваших офицеров.

— На каких офицеров? — спросил я.

— А разве это не офицеры? — майор указал на раненых.

— Нет, это солдаты и сержанты, — ответил я, и для убедительности извлек историю болезни первого попавшегося раненого.

Я здорово устал от визита вежливости и едва добрался до своей каморки. Поздний зимний вечер. Улечься бы, вытянув усталые, словно чугунные, ноги, но через полчаса предстоит погрузка раненых в санитарный поезд. Против меня за столом сидит Шур и с увлечением что-то читает, мурлыча под нос песенку. Меня раздражает его самодовольный вид… Вообще все меня раздражает… Хочется спать!..

— Что я говорил? Ага! Что я говорил? — вдруг раздается торжествующий голос Шура.

Уставившись на него сонными глазами и еще ничего не соображая, я вижу, как он радостно подпрыгивает на стуле, потрясая в воздухе листом бумаги.

— Вот вы с Савиновым все смеялись… А начальство отнеслось иначе к моему сообщению и просит дослать новые материалы опроса пленных врачей.

Шур, Шлыков и Цирлина, хорошо знавшие немецкий язык, сумели подготовить интереснейшие сведения о состоянии германской полевой медицинской службы на Восточном фронте. В общем, картина получилась потрясающая. В расчете на блицкриг германский генеральный штаб не сумел соответственно подготовить и перестроить свою медицинскую службу. Тяжелейших раненных — в голову, позвоночник, крупные суставы — они отправляли за много сотен и тысяч километров в стационарные госпитали, расположенные как на территории самой Германии, так и на территории оккупированных стран: Франции, Бельгии, Италии, Румынии. Можно себе представить, как велики были смертность и инвалидность этих раненых.

Перелом

Оставаясь основной эвако-сортировочной базой Западного фронта, мы в то же время оказывали помощь в организации санитарной службы на других фронтах. Поодиночке, группами, то самостоятельно, то с начальником санитарного управления или с ведущим хирургом фронта время от времени мы выезжали в прифронтовые госпитали, создаваемые на вновь освобожденной земле. Наши группы побывали в медсанбатах и госпиталях Калинина, Калуги. Тулы, Рязани, Сталинграда, передавая свой опыт организационно-врачебной работы. Многому при этом учились и мы сами.

Однажды я поехал в один из полков, чтобы ознакомиться с тем, как оказывается первая помощь и как происходит транспортировка раненых с поля боя. На передовой меня сопровождал старший врач полка.

Пройдя с трудом по дну оврага, мы пошли по ходу сообщения. В высоких окопах с хорошо отделанным бруствером бойцы дежурных подразделений вели наблюдение за противником. Пулеметные точки были надежно укрыты от огня немцев. Кутаясь от пронизывающего холода, прошли разведчики в маскировочных халатах.

Толкнув низенькую дверь с красным крестом и надписью «Ротмедпункт», мы попали в небольшую землянку.

— А где Барсуков и Толстов? — спросил старший врач.

— Сейчас придут, пошли прихорашиваться.

— На минуточку к чистильщику сапог забежали, — смеясь, сказал я.

— Угадали, — ответил фельдшер. — Узнали, что начальство идет и пошли к старшине за ваксой! А вот и они, — сказал он, услышав шарканье ног о ступеньки.

Дверь открылась, и в землянку вбежали два санитара. Первый из них быстро и ловко подскочил, пристукнул каблуками и отрапортовал: командир санитарного отделения, санитарный инструктор Толстов. У него было очень молодое, я бы даже сказал детское, лицо, живые глаза из-под длинных ресниц смотрели чуть насмешливо и дерзко.

— А ты что, Барсуков, прячешься за чужую спину? Выходи вперед, не стесняйся. Прошу любить и жаловать, бывший часовых дел мастер города Кержач, ныне орденоносец, бесстрашный санитар гвардии ефрейтор Барсуков, — представил его старший врач.

Вид у гвардии ефрейтора был, прямо сказать, явно не гвардейский. Невысокого роста, щуплый… «Как же он умудряется вытаскивать раненых с поля боя, да еще с оружием?»

— Будем знакомы! — сказал я ему и, не выпуская его руки, посадил рядом с собой на скамейку. — Расскажите мне о себе: как, на чем и сколько вы всего вынесли раненых? Только давайте предварительно договоримся: чур, не скромничать, не сваливать все на товарищей. Учтите, что мне кое-что известно о вас. Мне рассказали в Военном совете.

— Да вы вроде все и знаете. Люди выносят, и я от них не отстаю. Чего ж тут рассказывать?

Но постепенно Барсуков разговорился, увлекся, вспомнил, как он вынес первого раненого под Старой Руссой, как постепенно усвоил приемы ящерицы, ползая по земле, вместо санитарной сумки приспособил сшитые им брезентовые пояса для перевязочных пакетов, как видоизменил брезентовую лямку.

— Я эту лямку по опыту индейцев Фенимора Купера стал применять как лассо, говорил он, все более оживляясь.

— А письма вы получаете от раненых? — спросил я.

— Он у нас в роте больше всех получает писем, — сказал фельдшер, — даже зависть берет: и кто ему только не пишет. Матери, сестры, дети, отцы, братья, сами раненые. Шутка ли сказать, вынести из-под огня двести тринадцать человек!

Пройдет много лет, и скромный часовщик из Кержача будет рассказывать в кругу своей семьи о том, как в метель, в грязь и ливень, под обстрелом ползал он по смертному полю и, цепляясь за мерзлую землю, спасал своих раненых братьев… И многое даже ему самому, наверное, покажется невероятным. Но так было!